Поплик, Вьюгин и Херовский. Друзья моего дикого отца.

 Советское колхозники в лаптях. 1961 год. Гагарин уже слетал в космос. После расстрела демонстрации в Тбилиси прошло уже 5 лет. После расстрела рабочего восстания в Темиртау прошло два года. До расстрела демонстрации голодных робочих в Новочеркасске еще год.
Когда умер дядя моего отца, ему было 96 лет. Родился он еще до революции, в эпоху трехлинейных винтовок, лошадиной пахоты и солдатских обмоток. А умер в эпоху постиндустриализма, генной инженерии и нанотехнологий... У меня в роду вообще много долгожителей. Прапрадед моего отца умер, когда ему далеко перевалило за 100 лет. Звали его Федор Парфеньевич. Родился Парфеньевич в 1807 году, а умер после Первой мировой. То есть этот Парфеньевич, как и Лев Толстой, родился в эпоху кремневых ружей, киверов и ботфортов, а умер в эпоху электричества, подводных лодок и теории относительности.
Все принципиально изменилось в мире всего за две долгие человеческие жизни! Прогресс шагнул дальше, чем позволяли ему рамки архаичной, патриархальной, деревенской психологии. Я с предельной ясностью увидел это как раз на поминках, когда собравшиеся родственники вспоминали свои деревенские жизни... Демографический переход случился не пятью поколениями раньше и не тремя позже. Демографический переход в России вынесло на своем хребте аккурат это поколение, перенесшее свой патриархальный менталитет в эру компьютеров…
Мы читаем в учебниках, что когда-то в крестьянских семьях вымирало до половины детей. Но ведь это было не «когда-то». Это было вчера. Это было с поколением моих родителей. Это было в крестьянских семьях до середины ХХ века…
Родственники мои сидели за столом, качали седыми головами, пили за помин души и перечисляли, сколько было рождено их родителями братьев и сестер, и сколько дожило во взрослого возраста. Выходило, что выжила аккурат половина.
Тетя Люся вспоминала, как мылись в русской деревне первой половины ХХ века, когда уже было известно про электрон и протон, когда строилась атомная бомба, и Королев изобретал свои ракеты. Мылись в печке. Бань не было. То есть бани были, но почему-то только три штуки на всю деревню. А основная масса крестьян мылась в печке.
- Мы с бабушкой залезли в нагретую печь, сели на солому, она начала из шайки плескать на горячие стенки, мне стало плохо. И когда меня выволакивали, я спиной задела за низкий свод, и у меня на спине осталась черная полоса сажи. Она так въелась в кожу, что тетя Маня потом полчаса меня драила, стараясь отмыть черный след…
- А меня больше всего удивляет такая дикость, - вдруг вспомнила тетя Лида, - ну почему в русской деревне не было туалетов? Что за дикость! Или, может быть, это только в Тверской области не было?
- Нет! И у нас в Тамбовской не было туалетов, - говорит моя мама.
- А где ж вы срали, дикие русские туземцы? – интересуюсь я.
- Да кто где… На скотном дворе.
Даже удивительно, что избы у этих дикарей были не курные, а топились по-белому!.. Крестьянский быт и, соответственно, менталитет принципиально не отличался от менталитета крестьян 16-го, 13-го, 5-го веков… Менталитет – производное от технологий. А технологии аграрного выживания принципиально не изменились с эпохи позднего неолита. Дикая жизнь – дикий менталитет. Поэтому в любой аграрной стране, по сути, жило два народа, два «подвида» симбиотически существовавших людей – черные крестьяне, немногим превосходившие по уму первобытного дикаря, и немногочисленная, образованная городская аристократическая верхушка. Город и Деревня. Цивилизация и Дикость. Они даже говорили на разных языках.
Наполеон, который вынашивал идею отменить крепостное право в России, посмотрев на этакую дремучую дичь, спешно отказался от этой идеи, поняв, что отмена крепостничества освободит такую темную силу, с которой не справится даже он.
- Когда к нам приехали городские из Москвы, бабушка накрыла на стол, все поставила. А они не едят, - вспоминала мама. – Бабушка забеспокоилась: «А чаво ж они не ядять-то?» Те отвечают: «Извините, а чем есть?» - «Как чем? Руками…» Даже вилок у крестьян не было до середины ХХ века. Были только ложки деревянные – шти хлебать.
Я, сидя за столом в постиндустриальной Москве, слушал рассказы этих мастодонтов, хвост которых торчал в наполеоновских временах и курных избах. А может быть даже и в бронзовом веке… Они пришли в наш мир оттуда, из времен тьмы. Причем, случилось это вдруг, резко. Я уже писал в одной из своих книг, что мой отец впервые в жизни увидел «живой» паровоз в 16 лет. Мой дед после войны пешком гнал корову из Тамбовской области в Москву, когда переселялся туда.
- На такое только крестьянин способен, - смеясь и плача рассказывала мать… То есть она уже понимала разницу между современным горожанином, для которого сей поступок - нечто непредставимое, дикое, и тем человеком, который смог осуществить подобный проект – в эпоху грузовиков пешком прогнать корову от Тамбова до Подмосковья.

Только крестьянин с просто устроенным мозгом способен на тупой, однообразный ежедневный труд. Избыточное образование для крестьянина вредно. Оно мешает производству…
Кстати, о прогоне скота… Умерший, которого мы сегодня поминали, в послевоенные время купил на Птичьем рынке козу и прогнал от Таганки через Красную площадь (!) в Лужники, к баракам, где обитали метростроевцы. Урбанизированные жители России, приехавшие поднимать индустрию и укладывать тюбинги в метро, все еще по привычке держали скотину - точно так же, как жители Средневековых городов, утоляя свою тягу к ковырянию в земле (в отсутствии самой земли) – привешивали к окнам ящики с землей и сеяли там рассаду. Именно от этого удовлетворения инстинктивной потребности земледельца в ковырянии и пошла мода на оконные цветы, а дома городов Европы теперь украшены милыми красными цветочками под окнами…
- У нас в деревне даже фамилий толком не было, - говорит отец. - То есть они, вроде, были, но все звали друг друга по кличкам – Поплик, Вьюгин, Херовский… А потом эти клички так в паспортвх и записали как фамилии. Вьюгина, между прочим, так прозвали за лихой характер. Он взрывался легко. Однажды телегу с попом перевернул…
- Раньше люди были добрее, - вдруг не к месту говорит моя мама.
Я не соглашаюсь. Не добрее, а эмоционально распущеннее. То есть слабы на эмоцию. Они были добры, как добры дикари – их эмоции не поддаются самоконтролю, словно у пьяных. Вот крестьянин пускает слюни умиления и готов последнюю рубаху отдать, а через пять минут хватается за топор или бежит с дрыном бить мужиков с соседней улицы, реализуя первобытную племенную агрессивность. Тесный город, конечно, попридавил эмоции, окультурил людей…
- Мой отец только к старости научился более-менее вести себя по-городскому, то есть контролировать себя, - подтверждает мою мысль тетя Лиза. – Вспыльчив был. Чуть что – за топор.
И вдруг перескакивает на другую тему:
- Помню, сколько я мучилась, когда лет семь назад нас стали учить компьютеру, тогда еще 286-е были. (Указанные поминки случились где-то в начале нулевых. - А.Н.)
Нет, вы можете себе это представить?!. Компьютер! Людям, которые мылись в печке и не имели представления о столовых приборах и туалете, которые, будучи детьми, бегали грязными и босоногими по улице, размазывая сопли… им пришлось в конце жизни осваивать компьютер! Всего одно поколение… От первобытности – до компьютера.

Канал Никонова А.П.