Любимому краю посвящается...

Много ли в нашей огромной России-матушке сёл, подобных Середе?

Да, бесчисленное множество, несть числа – скажите вы, и будете совершенно правы!

   А много ли селений, которые запечатлены в поэзии и прозе? Единицы!  Возьмём для близкого примера наш Ярославский край, и сразу приходит на ум наш поэт-земляк Николай Некрасов, оставивший на века свою знаменитую поэму «Кому на Руси жить хорошо?».

   В поэтическом селе Кузьминское – вятские склонны видеть своё село Вятское, великосельцы – село Великое. И о селе Путятино говорилось, и  Мстёра упоминалась!  Как в известной песне поётся – «Спорит Вологда и спорит Кострома».

     Иди теперь, выясняй, какому селу слава досталась, у всех свои аргументы и контраргументы.  Неоднократно приходилось слышать доводы и вятских и великосельских краеведов.

    А ведь не зря же Некрасов хитро намекнул в начале поэмы: «В каком году — рассчитывай,
В какой земле — угадывай» - то есть явно видно, что все селения, которые описаны в поэме – образ собирательный. Немного взято от одного, немного от другого. Вот и гадайте теперь и рассчитывайте до скончания века, а вопрос будет открытым. И живёт село Кузьминское своей собственной жизнью.

    А вот середчанам гадать не приходиться, да и рассчитывать, резона нет. А всё потому, что Середа с её обитателями описана в романе «Вдоль горячего асфальта» настолько ярко и убедительно, что сомневаться не приходиться! Хотя её название и скрыто под другим днём недели – пятницей. (Что иной раз доказывает, что топоним Середа происходит от дня недели). Но, давайте обо всём по порядку.

    Впервые о Середе Даниловского уезда упоминает наш поэт-земляк Николай Некрасов в раннем своём фельетоне с длиннющим названием (многие его не то, что не читали - даже и не слышали) -  «Письмо ***ского помещика о пользе чтения книг, о вредоносности бараньих бурдюков с кашей и о русской литературе» впервые опубликованным в 1844 году. Там есть такие строки: «...в соседнем селе кабак «Не проезжаем» зовут, в Бетегинском - «Верёвочный», у Середы просто надпись «Питейный дом», вот в Муханове точно все говорят «Под ёлку...». Всем, кто сомневается, о той ли, нашей ли Середе идёт речь в фельетоне -  скажу:

   — Да, о ней, Даниловского уезда! О селе Середа, Фёдоровское тож! На это указывают упомянутые населённые пункты — Бетегинское рядом с Диевым-Городищем, Муханово недалече от Глебовского.  Да и фельетон Некрасов подписал псевдонимом Александр Бухалов,  наверное, не случайно – Бухалово соседнее с Середой село. Заметим, селения названы своими собственными именами, и автор, безусловно, был знаком с ними. Даже по тексту это чувствуется. Обратим внимание на маленький нюанс – Некрасов пишет «у Середы», а не «в Середе». Это говорит о том, что он знал местное произношение. Всегда раньше говорили – ГДЕ? У СЕРЕДЫ! А не в Середе. КУДА? К СЕРЕДЕ! А не в Середу, как начали говорить в настоящее время.

Середа. Рисунок Сперанского. 1943 год. Архив Середской школы

    Ну, а позднее Середа узнаётся в автобиографическом романе (как автор назвал) другого Николая, Ушакова - «Вдоль горячего асфальта», вышедшего в издательстве «Молодая гвардия» в 1965 году.    

   Николай Ушаков наш земляк, детство которого прошло в родовом имении села Успенское-Озёрки, что в четырёх верстах от Середы. (С биографией Н.Н.Ушакова можно ознакомиться здесь http://sidorovskyi.narod2.ru/dvoryanskie_usadbi/nikolai_nikolaevich_ushakov/  и здесь  http://sidorovskyi.narod.ru/dvoryanskie_usadbi/

       Николай Николаевич поэтически, красивым русским языком описал эпизоды из жизни  Павлика, жившего в селе Пятницком, в котором без труда узнаётся Середа начала XX века. 

     Именно в Середе и в Озерках начал зарождаться будущий гений поэта, и это хорошо видно из повествования.

   .

   В романе немало лиц, реально живших в то время. Например, в Михаиле Васильевиче ясно видится врач Середской больницы Иван Васильевич Спасокукоцкий — отец известного хирурга Сергея Ивановича Спасокукоцкого.

  Цецилия Ивановна — персонаж довольно интересный, собирательный. Известно, что мать Николая Ушакова, умерла, когда маленькому Коле не исполнилось и четырёх лет. В тоже время, вторая жена  Ивана Васильевича Спасокукоцкого — Стефания Ивановна  умирает (впрочем, как и первая — Ольга Абрамовна) от чахотки (туберкулёза), скорее всего она и была прототипом для Цецилии Ивановны.

   Семён Семёнович... Здесь вопросов практически нет. Это заведующий Середской низшей ремесленной школы С.С. Сафронов, наделённый в романе такими свойствами как «колючий человек» и «известный зануда» - чертами свойственным многим «технарям», любящим точность, практичность и если хотите - въедливость. По большому счёту это так называемый «новый» человек начала XX века — века машин и технологий. Именно в пользу этого говорит и биография этого человека, которому явно скучно в таком обществе, где практически ничего не меняется.

    В середине романа мы видим его в гуще событий  начавшейся индустриализации — на Днепрострое. По данным Середской школы Сафронов С.С. был  директором до 1926 года, а по другим сведениям в 1922 году, когда он умер после болезни. А по книге — с 1927 года «Семён Семёнович» в числе строителей Днепрогэса, ведь он мечтал об электростанции на Бахарке-Касти.

   Любопытную историю появления Сафронова в Середе и получения им звания личного почётного гражданина можно найти в книге «В потомственное дворянство возведён» (Ярославль, Издательский дом Н.П.Пастухова, 2008.) об истории Пастуховского училища: «В августе 1900 года мастер-техник Петрозаводского ремесленного училища (Сафронов)  обратился к директору Ершову с просьбой о принятии его на работу в открываемое училище. С первого сентября 1900 года он уже числится руководителем слесарно-механического ремесла в должности мастера-техника основного отделения ремесленной школы. В дореволюционной России существовала устойчивая практика, при которой иногда даже вопросы сугубо личной жизни находились в компетенции руководителя учреждения. Например 3 января 1903 года, уже положительно зарекомендовавший себя на работе Сафронов, в ответ на свою просьбу директору получил свидетельство, что «нет препятствий для Сафронова для вступленияв первый брак с дочерью отставного капитана, девицей Марией Петровной Задориной». В 1904 году в ответ на просьбу об оказании материальной помощи на операцию и послеоперационное лечение он получил 200 рублей. В сентябре 1905 года по конкурсу он перешёл на другую работу — заведующим низшей ремесленной школой в селе Середа Даниловского уезда Ярославской губернии. В 1906 году он вновь обратился к теперь уже бывшему своему начальнику — директору училища Ершову с просьбой поддержать его в стремлении получить звание почётного личного гражданина. Дело в том, что подобное звание давалось, в том числе и за десятилетний «беспорочный труд» в своём ведомстве, в данном случае Министерстве народного образования. Оформив все необходимые документы, 6 декабря 1906 года Сафронов получил искомое звание личного почётного гражданина»

    Хорошо в романе поддаётся расшифровке география.

     Во-первых, Касть названа Бахаркой, не какой-то там выдуманной рекой, а вполне конкретной. Бахарка впадала в Касть с левого берега, чуть ниже Озёрок. За деревней Козлово есть большой вытянутый водоём — это и есть Бахарка, задушенная загрузой. В разные времена название звучало как Бахарь, Бахарька, Бахарка. По-поводу ручья Грохотка — вероятно, это ручей впадавший ранее чуть выше полоскалки с правого берега. В романе говориться, что он начинал свой путь из-за моста на дороге, которая вела на «Станцию». А дорога эта идёт по правому берегу.

    Кстати о «Станции», у Николая Ушакова она с большой буквы! Да, вы догадались - (особенно те, кто постарше) это станция Путятино. Те самые восемнадцать вёрст не до конца  замощённой шоссейки — в те времена важная транспортная артерия Середа — Путятино.           Первоначально станция на узкоколейке называлась Дмитриевская, т. к. рядом село Дмитриевское. Но возникла путаница на железной дороге по причине того, что станций с похожим названием было три или четыре и грузы постоянно путали. То в Орловскую губернию забросят, то в Московскую, а пассажиры по приезду безуспешно ищут свой багаж. Название решили поменять, и приблизительно в 1902 году станция стала именоваться Путятино. Вероятно из-за находящейся в семи верстах д. Путятино. (Не путать с селом Путятино, что в 26 км от станции). Таким образом, на железной дороге был восстановлен порядок. http://www.sevkray.ru/news/5/59671/

   От ст. Путятино до ст. Урочь - как раз 42 версты. Моста через Волгу тогда ещё не было и поэтому на Уроче выгружались и следовали на паром в Тверицы. Соответственно и Ярославль — губернский город сразу же узнаётся. 

    Довольно интересно описана сцена драки кадетов с гимназистами на американском мосту.

 И «чижовка», и перемиловский приют - Анастасьинский сиротский это всё Середа. Правда приютом в реальной жизни в то время Иродиада Митрофановна не заведовала, это вымышленный персонаж. Реальным директором приюта многие годы был крестьянин Евдоким Григорьевич Смирнов (см. справочники-календари 1905-1916). Хотя, с апреля 1905 года в попечителях числилась вдова статского советника Некрасова.

Анастасьинский детский приют в д. Перемилово (Середа). Взрослые сл. на право: Смирнов Евдоким Григорьевич - попечитель приюта; священник, настоятель Середского храма А. Разумов, воспитатель Шипова Е.И. Фото 1910 г.

   Итак, Николай Ушаков запечатлел Середу начала XX века, тем самым, оставив нам  прекрасный, литературный памятник. Далеко не каждое село удостоилось такой чести — войти в историю благодаря известному писателю. А то, что в романе несколько изменены топонимы, гидронимы, имена — так это право автора. Ведь это не документалистика, а художественное произведение. Да и само время вносило свои коррективы, и своё дворянское происхождение автору приходилось не афишировать.

   Думаю, что отрывок из книги «Вдоль горячего асфальта», где описана Середа будет любопытен тем, кто интересуется историей этого села, её жизнью, бытом и особенностями, которые ни с чем и ни с кем не спутаешь, и всем тем, для которых Середа не пустой звук.    Увидеть глазами автора жизнь её обитателей, ощутить дух старой патриархальной Середы в «затишье перед бурей», всё это можем благодаря нашему известному земляку-поэту Николаю Ушакову — большому мастеру русского языка.

А.Красильников /03.09.2012/

   Смоленская церковь на закате

Николай УШАКОВ

ВДОЛЬ ГОРЯЧЕГО АСФАЛЬТА

(отрывок из романа)

 [Павлик жил] на Севере, за Великой рекой, в торговом селе Пятницком, где каждую пятницу базар, а в одну из летних пятниц — ярмарка. Начну с Севера. Места совершенно русские — овинницы и перелески, папоротник и молочай, зелёная река — чёрный омут, ястреба над недостроенной шоссейкой, у перелеска деревянная борона вверх зубьями, как бы кто не наступил.

      Сперва по грязи, потом по булыжнику путешествующий страдалец пробирается на Станцию. Пятницкие жители зовут её просто Станция и ездят с неё кому куда надо — в Архангельск и в Астрахань, на Балтику и на Тихий океан.

     От Станции по узкоколейке в одну сторону льно- и бумагопрядильные фабрики, производства колокольные, воскобойные и спичечное, в другую — на опушках бывших бортных лесов — сыроварни и маслобойни, а где солнце заходит, - там рыбные слободы и верфи, а где встаёт, - там картофелетёрочные предприятия, и в понизовье в свой сезон, как левкой, цветёт картофель.

      И всюду заводы кирпичные и валяной обуви, столярноклеевые и медносамоварные, скорняжно-рукавичное и гончарно-ложечное занятия, лесопильни и мельницы, где вода, ветер и пар муку мелют и пестами льняное масло бьют.

    И что производиться здесь, всё это — живые деньги, и полушка бережёт предпринимателю целковый, а медный алтын — золотой полуимпериал.

   Окают тут поголовно все — ребятишки, средний возраст и старички, окают все отрасли и ремёсла — и огуречники, и портновская профессия, и довольные портными непуганные барышни чётко говорят все «о» - «хОрОшО портняжка меряет», и отчётливо говорят мыловары и шубники, и занятые на судах и прядущие лён, и производящие красную головку — голландский сыр, а отходника — здешнего каменщика, штукатура да печника по говору в Питере и в Москве узнаешь, как в Буе и Кинешме — трактирного полового - «шестёрку». Нет незначительней человека на свете, и нет в настоящей карточной игре карты младше шестёрки, только одна пятницкая «шестёрка» временно козырной оказалась — вышла в Петербург в дворцовые лакеи.

    Пятницкие сезонники каждую зиму возвращаются в родные волости, а серая курточка — дворцовый лакей вернётся в Пятницкое только в 1917 году, потеряв в Петербурге-Петрограде своё прекрасное «о».

   Настоятель пятницкой церкви также окает. Отец Григорий Гиацинтов — благодушный пресвитер, но опасается попадьи, а пятницкая церковь построена из кирпича в стиле творожной пасхи.

   Вокруг неё белокаменный гостиный ряд. Клети да кладовые — постоянно на замке, казёнка-монополька всегда открыта, и , кроме того, здесь же чижовка-кутузка для пьяных чижиков.

     По правую руку двухэтажный дом Прохора Петухова и сына. Внизу торговля: «Ситец, дёготь, карамель». Наверху — закусочная с граммофоном и комнаты для проживания.

    Во дворе встряхивают бубенцами петуховские тройки. Прохор Петухов планы строит. Поговаривают: путь на Холодное море станут перешивать с узкой колеи на широкую. Вот и соображает Петухов купить у помещицы Александры Егоровны лес и резать шпалы.

     Александра же Егоровна — барышня-калыган — по ярмаркам лошадям морды раздирает, в зубы смотрит, а бульдоги у неё называются Сумма и Касса, Процент и Вексель.

    Прохор Петухов ей: «Ты Егоровна, лесок-то мне продай!» А она по цыганским сапожкам плёточкой щёлкает: «Кому захочу, тому и продам». Жох-дама!

    Расположено Пятницкое очень удобно: от шведа далеко и к морю близко.

Случись царю Петру побывать в Пятницком, он построил бы здесь свой столичный Санкт-Фрейтагсбург, и не в свинцовой Неве, а в весёлой Бахарке отражалась бы адмиралтейская игла; ведь если построить и спустить за пятницкой мельницей в нижнем омуте ботик, то рано  или поздно непременно пападёт он в Великую реку и по разным системам выход ему в любое море обеспечен.

   Есть в Пятницком и своя Фонтанка — ручей Грохоток. Впадает он в Бахарку выше верхнего омута за плотиком, где колотят бельё и откуда погружаются в прорубь соскочивший с банного полка пятницкий обитатель, берут из проруби воду.

   И вообще в Пятницком всё как полагается:  почтово-телеграфная контора, волостное правление и многие иные казённые и богоугодные заведения.

    Есть в Пятницком сиротский приют, а в приюте незаконнорожденные сиротки — кое-каких родителей детки — по-здешнему «коектычи», и среди них белоголовый Костька, он же Костюшка.

    Имя его — Константин, отчество — Константинович и фамилия — Константинов — по крёстному Константину. Как у князя Потёмкина добавка — Таврический, так у Костьки — Сквернавец, то есть злонамеренный зимогор, и вот почему.

    Поставил Костька на пути следования начальницы сиротского приюта Иродиады Митрофановны крысиный капканчик, а она мела юбками выскобленные и вымытые приютские полы, налетела — и капкан повис на Иродиаде подобно погремушке.

   Костюшка изгнан бысть из приюта, но приютский законоучитель отец Григорий, сияя от благодушия, определил «остроумное чадо» к пятницкому стаду, и Костька жил и кормился по очереди по очереди у пятницких коровохозяев. Зимой же помогал мельникам.

   В Пятницком недавно открылось ремесленное училище. Заведует им Семён Семёнович — человек колючий.

   Это он в 1904 году, вновь и вновь читая о наших маньчжурских неудачах, пожимал плечами: «Какая общая цель в состоянии воодушевить в куропаткинскую армию поляков, евреев, немцев, финнов, кавказцев, киргизов, бурят, да и русских тоже?», а о нужном России очистительном — ни слова, и  в 1905 году никак себя не проявил.

    В губернском городе не работали «Большая мануфактура», фабрики спичечная, и табачные с производством на миллионы рублей. Какой убыток господам владельцам!

   Станцию за Великой рекой, где начиналась северная узкая колея, взяли в свои руки рабочие. Они управляли движением поездов, паровозным депо и работой телеграфа, привлекая к рабочему суду тех, кто не подчинялся распоряжениям рабочих.

В общественных зданиях губернского города — в его лицее, помещении земств, манеже, школах собирались митинги, а мимо губернских пёстрых колоколен и монастырских белённых башен двигались революционные шествия. Сколько «забот» господину губернатору!

   Здесь был свой кровавый день — именно пятница, а потом хоронили жертв губернаторских забот. Правда, губернатор потом успокоился, и крепкие избы над далёким Енисеем вновь принимали политических ссыльных.

   Однако в торговом селе Пятницком ямщики не бастовали, мимо пятницкого храма с его характерной звонницей не проходили демонстрации, в земском училище не митинговали — и  автор не знает есть ли мечта у Семёна Семёновича. Может и есть.

    Зимним вечером, когда на всю мельницу один фонарь, глядит Семён Семёнович, как тёмная Бахарка бежит из-под снега на мельничные колёса - «турбину бы поставить — осветить отечественные потёмки!». А может и нет таких мыслей у Семёна Семёновича...

   В Пятницком имеется больница. Михаил Васильевич, отец Павлика в ней врач. Кончив медицинский факультет, поселился доктор в Пятницком, но влечёт его к башкирам на трахому, к сахалинским каторжанам, даже в Индию — к голодающим.

     Докторша, то есть супруга доктора и мать Павлика, Цецилия Ивановна — правнучка тех, кого Иван Грозный переселил с магистром Ливонского ордена в здешние края. Вообще немцев в округе много.

    По  мнению батюшки Гиацинтова, вкусней Цецилии Ивановны никто не готовит, а врач Михаил Васильевич не замечает, что в третий раз берёт кусочек баумкухена, для которого Семён Семёнович точил специальную болванку.

  Времена года в Пятницком необыкновенные. К Покрову антрацитовый ворон стряхивает снег с красной рябины, и кто на телеге, а кто пробует дровни.

    А там и снегу по стреху.

    Зимой ездят гусем в две лошади  и вожжей к ним две пары. Путь означают ветками хвои. Опасен встречный обоз. Справа и слева лошади по брюхо, и дав дорогу саням с кладью, лошадь плывёт, с трудом выбираясь из снега.

    Охотники на широких лыжах ходят за белкой и зайцем, а однажды забежал гибкий зверёк, будто горностай. Пятницкие собачки загнали его под омшаник.

     На северном крае неба по ночам всполохи дальних сияний, и оттуда стужа и пурга, и так с ноября — четыре месяца: руки прилипают к железу, а в пору свадеб флажки перед избой с новобрачными осыпаны снежной пылью.

    Масленицу жгут за нижним омутом на переезде, чтобы упаси боже не загорелась мельница. А там и март — морозец и солнышко, алмазный наст, и по нему без лыж пройдёшь до Сухоны и до Ветлуги, а вот и Евдокия Омочи Подол обувается в подшитые валенцы.

    Апрель пахнет прелой почвой и гнилой стружкой. Плотины разобраны, и мутно-коричневая вода свободно льётся из верхнего омута в нижний.

     В мае хрущи в берёзовых рощах, и в лунной кисее будто срубленные из серебряных брёвен деревеньки. Чуть стемнеет, рыболов прикрепляет жаровню на носу лодки и с острогой крадётся по мелкой воде, нанося удар по зазевавшейся на огонь щуке.

   А губерния мокрая, ведь она поилица Великой реки. Только придёт пора траву косить, заплещет дождик-сеногной — и сено в воде, и мокрые волосы берёз болтаются по ветру.

   Зато грибы родятся, и сваришь их — они уже не грибы, а балуёчки. На тёплых и влажных горушках в тонких березнечках и ещё более тонких осинничках — чёрный гриб подберёзовик и красный подосиновик. Там же, где берёза с елью, белый — мал мала меньше — гриб, по местному «коровка». И там же склеротическое ухо старой земли — волнушка.

   По канавам «сухари» бледной писчей бумаги и с такой же бледной решёткой. Здесь же гриб-табак — надави, как дымок от цигарки от него споры.

    Поближе к деревням «быки». Их едят старухи, которым в лес далеко. Всюду мухомор — для мух его сахаром посыпают, всюду сыроежка — её слизывает языком молочный скот. А рыжую лисичку кушают только оставшиеся от ливонского магистра немцы.

    Позже,там, где жар тянет в небо сосну, в жаровом бору — бутылочный, проходящий в горлышко бутылки рыжик.

     Грибы в Пятницком не собирают, а берут. Старики сапожными ножиками (черенок в тряпочке) срезают ножку и, благословясь, крошат, чтобы не оскудела лесная волость грибами.

     А дождь льёт и льёт, а перестанет — тогда слыхать гудки со Станции, что опять-таки к дождю. Пора писать «сорок плешивых» - только они спасут от дождя. Список начинают с Прохора Петухова, за ним следует отец Григорий Гиацинтов, и другие пятницкие деятели мужского пола, и папа Михаил Васильевич, и все дяди Саши и Пети, рассеянные по русскому государству, а также и дядя профессор из университетского юго-западного города. Набралось тридцать восемь, не хватает двух. Михаил Васильевич писать Бунина не позволяет: такой писатель не может быть лыс, и предлагает российского Золя — Боборыкина. Семён же Семёнович — председателя Государственной думы Головина: этот, несомненно лыс.

     Все сорок налицо. Бумагу рвут на сорок бумажек, и, серьёзно произнося: «Да воссияет солнце, аки плеши сих господ», - пускают из больничного флигеля в форточку.

     Может, потому, что дождь шёл уже очень долго, в лужицу с чёрным поленом упирается радуга и держится вёдро.

    Из флигеля в больницу уже не надо пробираться по доскам. Дороги пообсохли, и на них — опустошённые вороха гороха. Известно, репу да горох сеют для воров, а что остаётся гороху, из того кисель варят на именины, вроде как из серого кофия.

    Цецилия Ивановна чистит крыжовник шпилькой и кладёт в холодную воду, а затем в поливной горшок, где переложенная вишнёвым листом и залитая спиртом ягода томится в печке ночь — до утра. Утром Цецилия Ивановна откидывает крыжовник на решето и прополаскивает пять-шесть раз. Сварив жиденький сироп, обливает им ягоды. И они сутки стынут на льду, и только через сутки с ванилью и кусочками лимона варится прозрачно-зеленоватая, как бусина декадентской люстры, ягода крыжовника.

    Надо поскорей жать и убирать: после Успения опять дождь — в поле озёра, - и что печальнее снопов под частым ситничком? Но кое-что убрано; и мельница мелет, и мельники в три деревянные ложки долбят в горшочке пшенную кашу. А прибежит Костюшка Сквернавец, застучит четвёртая ложка, и все четыре дерут рты.

       - Сбегай Костюшка за маслицем!

    И Костюшка бежит и приносит в ковшике опять-таки коричневой водицы из верхнего омута.

     Цецилия Ивановна насушила грибов, гирлянды их висят на душниках, откуда тёплый дух.

    И опять пурга, и стужа, и слабые всполохи с Белого моря, и земский врач в овчинах и в шарфах сходит с крыльца: за ним прислали розвальни — заболела Пелагея из лесного Кащеева.

  Земский врач Михаил Васильевич уехал.

  Во флигеле при больнице сумерки и тишина.

  Лампадка теплится за ширмочками из вощевой бумаги, а на ширмочках три царя из Утренней страны бесшумными стопами следуют в Вифлеем.

     Цецилия Ивановна зажгла лампу и читает Павлику старую книгу, от которой пахнет аптекарской травкой.

   - «Карлики кузнецы куют меч и вручают Зигфриду. Зигфрид убивает дракона. Выкупавшись в драконьей крови, Зигфрид неуязвим. Но с дерева слетел листок и упал Зигфриду между лопаток. И кожа между лопаток не затвердела. Это место уязвимо. Кримгильда вышивает здесь на одежде Зигфрида крестик, чтобы друг Гаген охранял Зигфрида от удара мечом в спину. Зигфрид, Кримгильда и Гаген охотятся. Зигфрид склонился над ручьём и пьёт. Дурной друг Гаген вонзает Зигфриду меч между лопаток».

    Павлику видится пятницкая кузница со станком для ковки лошадей. Кузнец Кузьма раздувает мехи, ему помогает Костюшка, убежавший от стада, в колоде же, где остывают подковы, шипит меч.

     Убивают дракона у крыльца, где под водосточной трубой — кадка, и в ней — кровь дракона. Зигфрид погружается в кадку с кровью, и тут с берёзы слетает листок и опускается Зигфриду между лопаток. Охотятся у петуховского сарая на овиннице, там в кустах — бочажок с чёрной водой. Рыцари, кнехты, псари и псы-волкодавы скачут через заборы, а Кримгильда ещё до охоты достала из рабочей шкатулки цветной шёлк, и вышила крестик, и теперь, сидя по-дамски в седле, скачет по белым ромашкам.

    Грибы волнушки слушают охотничий рог, сороки на петуховском сарае стрекочут «смотри-смотри», а смотреть страшно.

    Зигфрид развёл кусты, склонился над бочажком и пьёт чёрную воду, а Гаген занёс над ним меч и — раз... в цветной шёлк.

  Рассыпались золотые Зигфридовы кудри среди прутиков и травинок, и, падая, заломил Зигфрид шляпку подберёзовика... «Смотри-смотри» - да ну вас, лучше не смотреть...

    Цецилия Ивановна начинает новую сказку.

  - «Гномы и кобольды в колпачках из полевых колокольчиков, седобородые и в фартучках, а когда надо, - седлают кузнечиков и ездят верхом.

      Старый владыка гномов влюбился в молодую принцессу и похитил её. Она же заставила Главного гнома считать репу на корлевском поле. И пока он считал, убежала со своим рыцарем. С тех пор короля кобольдов дразнят Рюбецалем-Репосчётом, и каждый раз он сердится, когда его так дразнят, и непременно наказывает насмешника».

    Павлик бьёт в ладоши. Сороки снявшись с петуховского сарая, летят в пятницкие дальние поля, где горох и репа.

     Маленький и деловитый, в фартучке, чтобы не замараться, Рюбецаль считает репу, сбился, снова считает и у каждой репки ставит прутик, чтобы не считать второй раз.

    - Теперь — правильно, а принцесса с рыцарем катят в это время по шоссейке на Станцию.

И тут из своей медицинской Индии возвращается Михаил Васильевич, и пока Цецилия Ивановна и Павлик в два веника обмахивают ему валенки, пока разматывают шарфы и добывают Михаила Васильевича из его одёжек, он переживает произведённую операцию. Она берлинским клиникам впору, а сделал её земский эскулап не под стеклянным куполом и не при электрических лунах, и так оперировать можно лишь на передовых позициях или же в лесном Кащееве, где и дворов-то всего пять с половиной: ведь у кривой Пелагеи изба сгорела, и живёт Пелагея в баньке.

  Кащеевская Пелагея поправляется, эпидемии, слава богу, нет, - Михаил Васильевич садиться за преферанс. Инрают вчетвером — он, Цецилия Ивановна, отец Григорий и Семён Семёнович.

   Усы у Семёна Семёновича острые, и вообще ничего мягкого, кроме бомбошек на шнурке, заменяющем ему галстук, у Семёна Семёновича нет. И говорит он одно неприятное...

    Отец Григорий совсем иной — войдёт, потирая ручки, окинет духовным взором зандкухены и просияет, и так светло у Цецилии Ивановны на сердце.

   - Приходите в воскресенье на бульон из лебедя.

   - Такого не существует, - колет Семён Семёнович.

  Цецилия Ивановна подаёт раскрытую поваренную книгу.  Кликни для продолжения

Наверх страницы