Весьма показательна недавно опубликованная карта, которая фиксирует в границах Северо-Восточной Руси 16 этнотопонимов, образованных непосредственно от этнонима «меря».

«Мерский стан» в верховьях  р. Нерль  Клязьминская  недалеко  от Переславля  Залесского и р. Мерешка  недалеко  от  Ростова.  «Мерская    пустынь»  между  верховьем р. Мологи и Волгой. «Мерецкий стан» у впадения р. Медведицы в Волгу. «Мерский стан» и р. Мерская у впадения р. Костромы в Волгу и р. Мерская в верховьях р. Костромы. «Мерский стан» на левом берегу Волги – примерно посередине между впадением в нее рек Костромы и Унжи. Город Галич «Мерьский» и «Мерский стан» в верхнем течении р. Унжа. Сельцо Мерка и болото Мерьское напротив впадения р. Нерли в р. Клязьму. Деревня Меря выше по течению Клязьмы, а также Меря Старая и Меря Молодая в самом верховье Клязьмы, рядом с р. Москва. Река Мерьская – левый приток р. Москва (Матвеев, 2001. С. 34). 

Представляется, что карта демонстрирует постепенное перемещение мерянского населения из Волго-Клязьминского междуречья за его водные рубежи: все приводимые топонимы расположены либо за левым берегом Волги, либо за правым берегом р. Клязьмы. Исключение составляют лишь Мерский стан вблизи Переславля и р. Мерешка.

«Мерские станы» близ Переславля и под Костромой, а также заволжские волости с мерянскими названиями «Иледам» и «Ликурга» обладают рядом общих черт. Они свободны от собственно мерянских археологических памятников додревнерусского периода, находясь в то же время поблизости от плотно заселенных древнерусских районов. «Мерский стан» близ Переславля и волость «Ликурга» на р. Вексе Галичской соседствовали с освоенными мерей плодородными землями по берегам крупных озер. Вопрос о происхождении «мерских станов» требует специальных изысканий, но имеющиеся данные дают основания полагать, что они восходят к поселениям части мери, ушедшей со своих исконных территорий и вынужденной осваивать новые для жизни места (Леонтьев, 1996. С. 290–291).

Переселение мерян в районы проживания близкого ей в культурно-языковом отношении финно-угорского населения (Костромское Поволжье, Пошехонье и Белозерье, Поветлужье и др.) можно рассматривать как закономерный результат тенденции части мери к этнокультурной изоляции от экспансии христианского древнерусского мира. Хотя основная масса мерян, вряд ли перемещалась на большие расстояния, а постепенно входила вместе с славянами в состав нарождающегося древнерусского этноса. Подобное явление означало окончательное размывание сложившихся ранее финно-угорских и славянских племенных этнических границ. 

Но из этого не стоит делать вывод о невозможности сохранения мерянами своей этничности, религии и языка в рамках локальных и пограничных этнических групп. Такого рода сообщества при сохранении этноизолирующих барьеров обладают достаточной устойчивостью и гомогенностью на протяжении столетий (см., напр.: Соколовский, 1990; Данилко, 2007; Галеткина, 2012). 

В связи с ростом численности древнерусского населения, процессами «внутренней колонизации» и демографическими последствиями монголо-татарского нашествия финноязычные обитатели этих «анклавов» были в течении столетий ассимилированы и вошли в состав великорусской культурно-языковой среды. Достаточно долго сохранялись лишь группировки  финноязычного населения в Костромском и Пошехонском крае (см.:  Рябинин,  1997.  С. 196;  Щепанская,  2004.  С. 333–370;  Ткаченко,  1985).
Интересен в этом отношении и вопрос об этнокультурной характеристике т. н. «сицкарей», возможно, являющихся потомками местного мерянского населения на р. Сить (см.: Корсаков, 1872. С. 19; Гречухин, 1990. С. 74–131).

Идентичность нового типа

Новой формой «конструирования» идентичности в итоге сложных этносоциальных процессов раннего средневековья, когда личная идентификация вступает в конфликт с коллективной (см.: Соколовский, 2009. С. 22), могла становиться групповая солидарность территориального типа. По всей видимости, такого рода региональная идентичность, которую отражают используемые летописцами названия «новгородцы», «белозерцы», «ростовцы», «суздальцы», «муромцы» и т. д., была весьма актуальна для массового сознания XI–XII вв. (см.: Макаров, 2009б. С. 102). В рамках этой «региональности», частично заменившей связанную с дохристианской религией этничность, и происходило формирование великорусской народности, этноконфессиональной основой которой стало православное христианство.

Автор: А.В. Карпов. Государственный музей истории религии (г. С-Петербург), старший научный сотрудник, кандидат философских наук. источник